"Верные враги" Ей отмерено время
Между светом и тьмою...
Непосильное бремя —
Оставаться собою,
Быть ни тем и ни этой,
Но обоими сразу.
Ни живой, ни отпетой,
Лишь по сердца приказу
поступать. Даже если
Разорвут его в клочья
Те, кто день славят песней,
Те, кто шастают ночью.
Мало тех, кто поймут
Сумрак... Тех, кто поверят —
Он не враг, и ведут
В обе стороны двери.
...Кем — не знаю ответа —
Суждено ей когда-то
Стать? Весенним рассветом —
Или зимним закатом?..
Боги, как же я это ненавижу! Раз за разом сжигать за собой с таким трудом наведенные мосты и уходить под стонущий треск рушащихся в пламени опор, делая вид, что там, за спиной, ничего и не было, и всё, кроме жизни, наживное...
— Нет, с тобой бесполезно спорить! — махнул рукой вконец раздосадованный колдун.
— Спорят в поисках истины. А я в ней и так ничуть не сомневаюсь.
— Шелена, я тебе в десятый раз повторяю...
— Лучше в первый подумай.
Потому что только люди ставят любви условия.
..смерть остается смертью, даже если обозвать ее реинкарнацией с потерей памяти. И привлекательнее от этого не кажется.
Ну, там, где нас боятся, нам бояться нечего!
Если человек прикидывает, что делать завтра, умирать сегодня он определенно не собирается.
— О, досточтимый Ллиотарэль, негасимый светоч мудрости и нерушимый оплот справедливости на сей грешной земле, — в лучших традициях жанра начал Верес, — мы бы никогда не осмелились посягнуть на воистину драгоценную крупицу твоего внимания, если бы наши жалкие умы могли самостоятельно справиться с вставшей перед ними проблемой. А посему не сочти за дерзость сию смиренную просьбу делить нам глоток из бездонного озера твоих знаний...
Вот этим враги и отличаются от друзей. Себя не пожалеют, лишь бы тебе гадость доставить!
— А что для тебя главное в мужчине, Шел? — неожиданно поинтересовался Верес.
— Запах, — без колебаний ответила я, не став язвить про печень и мозговые косточки.
— Это как? — озадачился дракон.— Если чесночку пожует — уже не в твоем вкусе?
— Чесночок я и сама люблю. — Я мужественно изучила содержимое подноса, ограничившись стаканом воды и яблоком. — Но учитывая, что в темноте все мужчины, как и кошки, серы, ориентироваться стоит не на внешность, а на запах.
— И каким же он должен быть? — Мрак украдкой понюхал себя под мышкой и, кажется, начал догадываться, почему эльфийка его отшила.
— Родным, — забывшись, мечтательно протянула я. — Любимым. Чтобы после уткнуться носом, обнять и заснуть... а не брезгливо бежать к лохани с водой.
— Мы, женщины, привыкли расплачиваться болью. За становление девушкой, женой, матерью... зверем. И, если согласны с этой ценой, значит, считаем ее достойной товара. Кому-то эта способность кажется проклятием. Для кого-то — это возможность выпустить на волю свои самые потаенные желания. Неправда, что после превращения оборотень теряет голову и кусает подвернувшихся людишек во все заинтриговавшие его места. Другое дело, если он хочет ее потерять...
— Шел, ты можешь хоть минутку побыть серьезной?
— Если бы я была серьезной, я бы давно уже свихнулась.
Мерцающие угли казались бархатистой шкуркой неведомой зверюшки, калачиком свернувшейся в очаге, — дыхание ритмично колыхало багряные бока, заставляя пятнистую шерстку идти переливами. Я протянула к ней руки, словно собиралась погладить, и в озябшие ладони упруго ткнулся источаемый углями жар.
Мне никогда не надоедало смотреть на огонь. Именно такой — неяркий, уютный, сыто мурлычущий и потягивающийся в раскаленном гнездышке. Дымное, бестолковое пламя исчезнет так же быстро, как и взметнется, оставив только копоть на краюшке хлеба, нетерпеливо сунутой в него на конце орехового прута. Опытный путешественник выждет, пока поленья не нальются внутренним светом, способным не только обжигать, но и греть, и лишь тогда доверит им сокровенный шматок.
...иногда мне кажется, что я карабкаюсь по отвесной скале. Судорожно цепляюсь за чуть приметные впадинки окровавленными пальцами, всем телом прижимаюсь к холодным камням, а надо мной — серое равнодушное небо и пронзительный крик кружащего над пропастью ястреба.
И стоит мне на мгновение расслабиться, ощутив под ногами широкий и, казалось бы, надежный уступ, как он внезапно трескается и мелкой крошкой осыпается в бездну, оставляя меня вообще безо всякой опоры.
Удача. Дружба. Любовь. Долг.
Гранитные камушки, шуршащие вниз по склону.
В мире нет ничего прочного. Ничего вечного. И по скале лучше взбираться с выпущенными когтями, безжалостно засаживая их в удобные для тебя щели. И никогда не оглядываться. Их всё равно не вернуть. А мне — не вернуться...
— Предавший врага однажды предаст и друга, — печально прошептала я ему вслед.
Если тебе нравится лгать и убивать — будь готова, что однажды с тобой поступят точно так же.
Неправда, что от любви до ненависти один шаг. Есть куда более близкие вещи.
Равнодушие. Горечь. Пустота.
Горячая ненависть куда лучший учитель, чем тщеславие. А холодная — лучший боец, чем страх.
...а еще вода бывает ледяными копьями, едва дождавшимися весны, чтобы сорваться с крыши и вдребезги разбиться о еще промерзшую землю. Скалистым водопадом в облаке брызг, безбрежной океанской гладью, жадной болотной трясиной, недосягаемым облаком и сбегающей по щеке каплей; зимней метелью, весенним паводком, летней грозой...
Убивающей и одновременно дарующей жизнь...
Всё, что было мной, —
Обратится в прах.
Отшумит прибой,
Отпоет монах,
Отгорит костер,
Отцветет трава,
Ветер кинет в сор
Кровных клятв слова.
Но пока я есть —
Всем врагам назло.
Но пока я здесь,
Как ни тяжело.
И не стоит драм
Будущего тьма.
Пропасть или храм —
Я решу сама.
Песня или плач,
Бой или покой,
Жертва иль палач,
Ты — или другой.
Пусть твердит молва,
Что всё тщетно. Пусть.
Верь, что я жива.
Помни: я вернусь.